Таблица лидеров

Немного прошлогодних фоток,Орловская область,где то между Орлом и Болховом..... мощных столкновений на данной территории не было,гоняли друг друга,концетрировали войска по 43 году...

ещё несколько интересных денькофф

Несколько фотографий. Целью прогулки была гора Нятовара.

Доброго времени суток камрадам! В этой теме поделюсь опытом изготовления штанги из труб NIBCO 20мм под склейку, может, пригодится кому. Начинал с простым прибором Clone PI-W, но каким бы простым он ни был, штанга нужна всё равно. Поэтому и сделал, не долго думая, из того, что попалось. Купил сами трубы, пару отводов, резьбы с внутренней и наружной резьбой, пару хомутов крепления для металлопластиковых труб. Общий вид. Тут надо заметить, что трубы бывают с простой и усиленной (более толстой) толщиной стенки. Так вот, для рукоятки, подлокотника и крепления блока использована усиленная трубка, а для крепления катушки - простая, для облегчения веса. На рукоятку надел утеплитель, затем обмотал изолентой. Для эстетики взял чёрного цвета, синяя не подходит Торец трубы заклеил заглушкой из оргстекла, туда при желании можно вставить лампочку (светодиод) и будет фонарик Хомуты для аккумулятора сделал из полосок нержавейки, гайки латунные М3. Подлокотник - из канализационной трубы 110мм, крепятся саморезами с большой шляпкой. Пластиковые хомуты оказались чуть великоваты, и аккум болтался, но опять-таки чёрная изолента решила этот вопрос раз и навсегда. Контакты аккума изначально были направлены на хомут крепления, перепаял направление с помощью латунных самодельных пластинок. Ну тут совсем всё просто. Выточил из текстолита вот такое крепление, укоротил старый пластиковый болт от унитаза для крепления катушки. Крепление вклеил суперклеем, трубы соединял им же. Совсем необязательно искать и покупать специальный клей для труб. "Используй всё, что под рукой, и не ищи себе другое..." (с) Ну и вид в сборе. Штанга с рукояткой соединяется болтиком М3 с самодельным барашком (на фото не видно). Достоинства - 1) дешевизна, 2) быстрота сборки, 3) доступность материалов, 4) простота изготовления, 5) достаточная прочность и лёгкость. Недостатки - 1) немного шатается при слишком активном махании, но это обуславливается не неплотностью соединений (тут с этим всё в порядке), а гибкостью самих труб, тут уж с этим ничего не поделать. Но к этому можно быстро привыкнуть. 2) нерегулируемая по длине штанга. Решается: а) изготовлением дополнительной трубки другой длины, б) тщательной подгонкой заранее при изготовлении. Я выбрал вариант "б". Ну вот как-то так. Надеюсь, мой скромный опыт окажется кому-то полезен. Дополнительные фото - по запросу. Хотя, думаю, и так всё понятно. С уважением,

@nemez1957 без обид!)Не жалко!

Диковинный парадокс: сколь бы жестокой ни была война, как бы ни зашкаливала ненависть, случаются ситуации, требующие вежливого соблюдения военно-полевого этикета обеими сторонами. Человеческий фактор. Одному из главных идеологов фашизма Йозефу Геббельсу историки приписывают следующие слова: «Я уверен в том, что ранить врага выгоднее, нежели убить. Убитый есть не просит, а раненого надобно спасать, лечить, платить пенсию. Раненый солдат — наизлейший ущерб экономике врага ». Отношение к пленным далеко не всегда соответствовало каким-либо благим конвенциям. Например, наши солдаты обычно не брали в плен эсэсовцев. С ними, правда, была одна проблема: бойцы РККА считали, что если в черной форме, то точно из СС, ну и расстреливали таких немцев, не слишком выясняя, какие у кого знаки различия. Из-за этого под раздачу попадали не столько эсэсовцы, сколько танкисты, а в конце войны — и отправленные воевать на берег моряки. Были и иные причины жестокого отношения к пленным. Александр Васильевич Ткаченко в книге «Взвод, приготовиться к атаке!..» вспоминает о боях при освобождении от немцев Венгрии: «Для первого эшелона пленные всегда большая обуза. И зачастую расстрелы их происходили не по причине жестокости наших командиров и солдат, не из чувства мести, а стихийно, по большей части во время самого боя, когда еще не ясна обстановка и офицерам конечно же не хочется ослаблять свои подразделения, чтобы организовать конвои в тыл. Ведь солдаты конвоев, как правило, быстро не возвращаются. И не потому, что не спешат в бой, а потому, что надо идти неизвестно куда, да сдать пленных как положено, да все тебя в тылу останавливают, расспрашивают, как идет наступление, делятся табачком». Декреты о дружеской битве. По поднявшим белый флаг обычно не стреляли, но в период Второй мировой известно множество случаев, когда это правило нарушалось. Например, широкую известность получил расстрел немцами и их венгерскими союзниками парламентеров от 2-го Украинского фронта — капитанов Миклоша Штайнмеца и Ильи Остапенко. 29 декабря 1944 года они попытались провести переговоры о сдаче обреченного гарнизона Будапешта для сохранения города от разрушения и предотвращения бессмысленного кровопролития. В Будапеште после войны им был поставлен памятник. Отправляясь на фронт, новобранец знает точно, кто его враг и что с ним надо быть беспощадным. До фронта идейная накачка солдат действует неплохо, но после недель и месяцев в окопах ее сменяют более практические соображения. Общение с пленными и ранеными врагами, первые смерти товарищей и будничные ужасы выживания на передовой нередко приводят к пониманию простого факта, что вот тот тип, каска которого маячит над бруствером, тоже пришел сюда не по своей воле, сидит в той же самой грязи, кормит таких же вшей и так же точно хочет жрать и спать. И в общем-то ты сам ничего личного к нему не испытываешь, поэтому убить его нужно не ради высоких идеалов, а лишь для того, чтобы он не убил тебя. Если войска долго находятся на позициях, солдаты противоборствующих сторон нередко начинают договариваться друг с другом. И тогда появляются так называемые «неписаные законы войны». Неофициальные договоренности действуют, как правило, недолго — до первого приступа озверения, вызванного большими потерями и даже гибелью одного, но любимого товарища или командира. К одному из самых распространенных правил относится запрет стрелять по санитарам и похоронным командам: гниющие на нейтралке трупы одинаково отравляют жизнь обеим сторонам. С самого начала Второй мировой войны немецкие солдаты старались не стрелять в противников, отправлявших естественные надобности. В том или ином виде это правило иногда вспоминают и сейчас — не из жалости к врагам, конечно, а чтобы не вызвать ответного огня в подобной ситуации. В окопах и так тошно. Случается, что на нейтральной полосе оказывается какой-нибудь брошенный хуторок, погреб или склад, к которому противники совершают вылазки за чем-нибудь полезным в солдатском быту. Тогда тоже между собой договариваются, чтобы стычек не было или командование не прознало. Вот в той же Венгрии 1944 года был случай: «Оборона советского стрелкового батальона тянулась по западным скатам холмов, обсаженных виноградниками. Везде внизу виднелись винные погреба. Старший лейтенант Кокарев сразу же ввел всех в курс дела вновь прибывших солдат: «В погребах полно вина, до 24.00 их посещает наш батальон, а после 24.00 — немцы. И ночью никакой стрельбы, все должно быть тихо и мирно». И правда, ночью на нейтральной полосе стояла порази­тельная тишина. Только иногда вдали поскрипывал снег под ногами солдат, отправившихся за вином. Ни немцы, ни мы, установив это негласное соглашение, не нарушали его ни единым выстрелом». На устоявшихся и относительно спокойных участках фронта, бывало, договаривались не стрелять по водоносам, если обе стороны страдали от нехватки питьевой воды. Ну, пока командира рядом нет, а если он приходил и приказывал открыть огонь, то старались промахиваться, иначе потом тебе самому ответят пулей. Кстати, похожие договоренности случались и во время чеченских войн на Кавказе уже в наше время. Особые отношения. Снайперы — главные герои доб­рой половины военных фильмов (наверное, вторые после летчиков). Однако в реальности их традиционно очень не любят, и если они попадают в плен, то пощады ждать не приходится. Казалось бы, ну что такого особенного, ведь любой солдат стреляет. Тем не менее появившиеся в годы Первой мировой снайперы сразу оказались ненавистны всем, даже своим. Для пехотинцев была отвратительна сама мысль о том, что некто не ходит в атаки, а в сравнительно спокойные периоды между столкновениями сидит где-то в укрытии и исподтишка выслеживает их, как дичь на охоте. Сами они убивали в горячке боя, без выбора, а этот выбирал свои жертвы. Кроме того, действия снайпера часто приводили к ответному шквальному обстрелу окопов артиллерией противника. В разгар Великой Отечественной воевавший в 1943 году в Сталинграде советский офицер Сергей Левицкий охарактеризовал причины особого отношения к снайперам так: «Снайперов, попадавших в плен, уничтожали на месте и без лишних церемоний. Солдаты ненавидели их. Им случалось бывать под пулеметным огнем и артиллерийским обстрелом, прятаться от осколков. Каждый ходил в штыковую атаку и вступал в рукопашную с солдатами противника, но никто не мог спокойно думать о том, что какой-то гнусный тип специально берет его на мушку и хочет пристрелить втихомолку». Американский генерал Омар Нельсон Брэдли тогда же дал понять своим подчиненным, что законы обращения с пленными к снайперам вермахта не относятся: «Сидит себе снайпер, постреливает и думает, что потом спокойно сдастся, — так не годится. Это нечестно». Такое отношение к снайперам — что армейским, что из состава ДРГ (диверсионно-разведывательная группа) — сохраняется и поныне. Итоги. Многие из описанных выше пунк­тов военного кодекса кажутся интуитивными — о таких вещах договариваются даже дети, играя во дворе в войнушку. На формулировку и принятие иных законов уходили годы и тысячи часов умственного человеческого труда. Но этот процесс явно не завершен: со все более активным применением беспилотных военных машин наверняка возникнут неизведанные моральные конфликты. А с нановойсками так и вовсе придется половину правил сочинить заново.

Опять всем привет ! На улице жмут морозы за 20-ку , так что можно вспомнить былое . При раскопе блинов , тоже как в лотерее , может выстрелит , а может и нет . Копали один блин с малым в двоем , гудел жуть как , в мыслях стоял хабар и куда его девать , упоры хорошие , в итоге , на полу лежало 6 ящиков из под 50-ов , взорванная печка и кирпичи . От расстройства не сделал не одного фото , потому как фотать особо и не чего было . Вот еще один блин , гудели все 4 угла . В одном наша каска битая , в другом две гильзы паковских(железных) , еще в одном рванина , бонусом был зимник в 4-ом углу . Шмурд правда на полу всегда присутствует , тюбики , колышки , ножички , пуговицы и т.д. И так шурф забили как пологается , даже подумывали о тракторе с лопатой , гудел знатно . Так что не все золото что блестит , не весь хабор , что гудит . Всем удачи !

Человек без головы собирал в лесу грибы, Ягоды и травы, наварить отравы. Всех накормит, всех напоит, Спать уложит, успокоит. Всем он как родной отец, Вот и сказочке конец... На Егора лютая считалка, которой мы выравнивали дыхание на длинных переходах, произвела совершенно неизгладимое впечатление. Последние сутки мы передвигались исключительно звериными тропами. Сын шагал сзади, все время держа руку на ручке ножа, поминутно оглядываясь. Пару раз, он доверительно говорил мне: «Папа, Он идет за нами! Ну как ты не видишь! Без головы человек, с корзинкой! Оборачиваешься, и он в пень превращается». Я вглядывался в сумрак чащи, иногда сходил с тропы - пытался развеять детские страхи. Не получалось. Если бы я мог расколдовать седой осиновый пень, и выстрелить безголовому в грудь картечью... Сын, может быть и расстался с придуманным образом, мы бы вместе похоронили его под буреломом... Егор вырос в лесу, но леса все равно боялся. За берестой или водой он ходил страшно неохотно, через силу. Обычно останавливался на краю лагеря, стоял, держась за нож. Вглядывался в бездонные трущобы, копил решимость, собирал ее в кучу. Фигурка сынки в эти секунды неуловимо съеживалась, а стриженная головушка, как будто просила тепла взрослой, ласковой ладони. Он опять становился тем, кем был - шестилетним крохой, которого отец зачем-то таскает в далекие походы по местам, от которых и взрослых берет оторопь. Мне в эти секунды хотелось только одного - подойти к сыну, прижать его к себе и поцеловать в макушку. Что-то удерживало. Испуганных собак нельзя гладить, они понимают это как приглашение к страху. Наконец, Егор делал осторожный шаг вперед и исчезал в высокой траве. Я вдруг вспомнил заученную и благополучно забытую цитату из книги о древних, земляных верованиях: «Уход детей в лес был уходом на смерть. Вот почему лес фигурирует и как жилище Яги, и как вход в Аид. Между действиями, происходившими в лесу, и подлинной смертью, особого различия не делали». Егор боялся прошлого своих далеких предков, или боялся, как они? Какая разница... Испуганные души бесчисленных маленьких прадедов вибрировали у ребенка внутри и я видел, как тяжело ему нести это наследство. Я сам чувствовал себя неуютно в этих местах. Совершенно дикая, заросшая речка-лабиринт, с говорящим названием Глушица петляла по лесу и была после жаркого лета, единственным водопоем на десятки километров. Тропы напоминали велосипедные дорожки в городском парке. Это были звериные трассы, которые шли через кусты-шкуродеры или ныряли под поваленные деревья. Егор проходил под ними не сгибаясь, свободно, а я пролезал, кряхтя и цепляясь стволом карабина. Под каждым кустом здесь кто-то жил, лежал, обитал. Кто-то, ночами, трогал осторожным рыльцем металлическую посуду замоченную в воде, пил шумно, плескаясь и фыркая... И каждый вечер мы слушали концерт от которого холодело сердце, а сильные руки вдруг становились мягкими как воск, и страшно было выходить из огненного круга очерченного костром. Семья волков жила в полукилометре от нашей стоянки, и каждый вечер они ругались, как россияне на кухне, но на своем языке. Вой волка способен даже самого веселого человека высадить в депрессию. Я, чтобы не впадать в грех уныния, представлял себе сцену на лесной кухне. Допустим, россиянчик-муж проиграл в игровых автоматах деньги отложенные на отпуск в Турции. Хотел выиграть на отпуск на Канарах, но не сложилось. Когда волчица затявкала, зло и отрывисто, я подумал, что проигранные деньги, видать, были не накоплены, а взяты в банке по специальной кредитной программе для жертв телевизора... Впрочем, волчьи скандалы всегда кончались в рамках приличий. После словесных разборок, дуэт слаженно жаловался на свою долю и одиночество. Луна жарила как осветительная ракета белого огня, превращая лес в мертвый театр теней со странными полифоническими звуками. На фоне далекого воя, слышались и чьи-то близкие, осторожные, приближающиеся шаги, хруст ветки, раздавленной то ли ногой, то ли лапой, стук сухих древесных стволов друг о друга... Егор в эти минуты прижимался ко мне, и я брал его ладошку в свою руку. Один раз мы услышали, как с каждой новой мужской партией, волчий вой становится все ближе и ближе. Он оборвался совсем рядом, и стало ясно, что зверь начал нас скрадывать. Ладошка Егорыча мгновенно вспотела, просто стала мокрой в одну секунду. Но он не сказал мне ни слова, даже не пошевелился. Сидел на бревне, положив голову мне на колени, и смотрел в угасающий костер. Я поднялся, и несколько раз шарахнул из карабина в темноту, а потом закатил в костер огромный сухой пень. Мы замешали какао, так, что в котелке встала ложка, и час слушали радиоприемник. Егор «ловил инопланетян» - искал в эфире непонятные, космические звуки или странные голоса, которые на самом деле, были отзеркалеными станциями с других диапазонов. Утро развеивало ночные страхи, давило их солнышком, как клопов. После короткого завтрака мы отправлялись в путь, искать вход в Аид. Где-то в этом районе, на берегу одной из бесчисленных стариц Глушицы, выходящая из окружения группа лейтенанта Скоробогатова попала под перекрестный огонь двух немецких пулеметов. До пулеметных расчетов было не больше двух десятков метров, и озверевшие окруженцы пытались их сбить штыками, расстрелять в упор. Из полусотни человек в живых остался один - сам лейтенант. Он и рассказал перед смертью про эту атаку еле двигающихся живых мертвецов, пытался даже нарисовать схему дрожащими руками... И не смог - запутался, заблудился в своих воспоминаниях. Стариц здесь было чуть больше десятка, половину мы уже осмотрели - от места впадения в Глушицу, вверх по течению на километр-два. На завтра оставалось одно перспективное место - два, почти параллельных притока, между устьями - брод и начало военной лежневки. Собственно брод и дорога и объясняли наличие пулеметов на станках в глухом лесу. Мы никуда не спешили - мертвые ждали нас. Перед сном я свалил гигантское сухое дерево обломанное бурей на треть. Кое-как поставил ствол вертикально, присел. Потом встал, уже с грузом. Отбалансировал бревно на плече и пошел. В глазах потемнело, моховые кочки давились ногами, как спелая клюква. Я шагал и думал, что гореть этому бревну синим пламенем до утра, жарко и ярко, на страх всякой хищной мохнатой сволочи, бесам и безголовым грибникам. Егор восхищенно вздохнул, когда я уронил этого исполина прямо в костровую яму, и тут же сел в траву, не в силах шевельнуться. Сердце сместилось куда под горло и я вдруг четко расслышал его стук. Никогда в жизни не слышал. Быстрый стук сердца, и какой-то плавающий. Сын заглянул мне в лицо: -Пап, ты чего? - Принеси чаю - язык еле ворочался, слова вязли как в подушке, я не слышал сам себя. Такое было несколько раз, после каждой контузии. Но там еще в ушах сыпался на туго натянутую пленку песок, а сейчас я мучался тишиной. Очнулся через минуту. В кружке, которую Егор держал обеими руками, плескалась дегтярная, черная жидкость. Я сделал несколько глотков, подивившись, что не чую ни вкуса, ни запаха. Мучительно захотелось лечь. Не помню, как я забрался в спальник. Егор еще посидел у костра, больше демонстративно, чем по какой-то надобности. Собрал разбросанную посуду в кучу, спрятал пилу и топор под тент - я это отметил оборванной мыслью, проскочившей где-то, на периферии сознания, и даже попытался улыбнуться. Потом сын переоделся в «спальные» вещи и привалился к моему боку теплым тельцем. Мы заснули. Я - больше не проснулся. ...Отец говорил, что любит смотреть, как я встаю. Я вставал «кувырком» - выкатывался из спальника колобком, и сразу на ноги. Отец, наоборот, просыпался тяжело, говорил «как из блиндажа заваленного выбираюсь».Вылезал не спеша, долго сидела на спальнике, сложив ноги по-турецки. Расстегнув молнию, смотрел через порог палатки в небо и если была хорошая погода, всегда замечал: «ну вот, даже солнышко улыбнулось нам». Я проснулся поздно, когда воздух в палатке ощутимо прогрелся. Хотя, ночь была ледяная. Обычно, под самое утро, в моем углу спальника становилось нестерпимо холодно, и я прижимался к спине отца. Я знал, что он, спящий, не любил касаться во сне других людей. Шутил «волчья привычка, даже во сне - сам по себе». Но, каждое холодное утро, он переворачивался на другой бок, и подгребал меня к себе правой рукой. Знал, что я замерзаю, и дрожь моя проходила через несколько минут - я опять проваливался в сон, уже до самого окончательного пробуждения. Первым делом, пока отец не проснулся, я залез в карман палатки и съел, одну за другой, четыре карамельки - две с ментолом и эвкалиптом - «лечебные», и две «лесные ягоды», которые почему-то пахли клубничным мылом. Отец иногда просыпался от шуршания фантиков, лежал, слушая как я тайно пирую и через какое-то время обязательно говорил: - Егор, может хватит давить конфеты? Сейчас завтракать будем. С тебя - костер. Я не спорил. Вылезал из палатки, шел за водой и начинал разводить огонь. Мы всегда его жгли костер по утрам, чтобы хоть как-то разогнать холодную и сырую одеревенелость в теле. Я знал, что за речкой и лесом начинаются бесконечные болота. Видел их,эти безлесые поля, желтые, местами красные от клюквы, с черными окнами тяжелой и неподвижной воды, в которой четко отражались облака. Я помню, как мы стояли с отцом на прогибающейся кочке, он держался за дрожащую болотную березку, а я - за его штанину. Мы заглядывали в черную бездну. Срубленный длиннющий кол ушел туда, вниз, без остатка, вместе с отцовской рукой. «Там - смерть», сказал мне отец. «Никогда на болотах не ставь ногу в открытую воду. Найди другое место, обойди. Не бойся вернуться назад и найти другую дорогу. Ничего стыдного в этом нет. Запомнишь?». Я покивал головой, и отец как-то с сомнением поглядел на меня, но я на самом деле, запомнил все крепко-накрепко, он просто не понял. Отец лежал на спине, положив правую руку на грудь, ладонью прикрывая горло. Я подкрался на четвереньках поближе - лапник предательски хрустел под полом палатки, и, уткнувшись носом в отцовское ухо, тихонько зарычал: -Р-р-р-р...Папа, вставай! Вста-вай! К нам медведи пришли! Отец не пошевелился и губы мои обжег холодом его висок. Я потянул его за рукав свитера: - Пап, просыпайся! Хочешь, я тебе чаю сварю? Рука отца безвольно сползла с горла на спальник и легла раскрытой ладонью вверх. Он спал. Наверное, так и не ложился ночью. Встал, когда я крепко уснул, сидел на бревне возле костра, положив карабин рядом. Светил налобным фонариком и что-то писал карандашом в своем клетчатом блокноте... Наверное так... Я расправил спальник и еще накрыл отца тоненьким шерстяным пледом. Траву у корней серебрил иней, но сверху, на концах и метелках она стала темной от влаги: последнее солнышко пока еще грело. Чуть сырой ком бересты лежал под перевернутым котелком, а спички бренчали в кармашке моих камуфляжных штанов. С первого раза костер не развелся. Я безжалостно раскидал его ногами, и пошел собирать в развилках берез сухие прутики. Отец всегда говорил - «чем дольше складываешь костер, тем быстрее он загорается». У меня именно так выходило всегда, а отец просто быстро строил небрежный шалашик, отбирая нужные ветки по каким-то, одному ему известным признакам, и дрова загорались, как будто их облили бензином. На мой вопрос, как так у него получается? Отец улыбнулся - «Это несложно, но сначала нужно развести тысячу костров». Я даже считал свои костры, но год назад сбился. Этот, если считать вновь - пятый. Потянуло вкусным берестяным дымком. Я разодрал длинную липучку гермомешка, нащупал пачку чая. Просыпал, конечно, вынимая ее вверх ногами. Сбегал по высоченной траве до ближайших зарослей ольшаника, рвал, крутил, ломал ветки - огонь нужно было кормить без остановки. На глаз прикинул, что можно уже затаскивать в кострище осиновый ствол, приготовленный с вечера. Котел забулькал, и я, собравшись и прикусив кончик языка от старательности, осторожно перелил кипяток в кружку. Помнил отцовские слова: «Егор, у нас мало бинтов и йода, пластыря - несколько штук. От ожогов только холодная вода в речке. Если отрубишь палец, пришить не успеют. Ты в больнице должен через сорок минут оказаться, тогда пальчик не умрет, и его можно пришить обратно. А тут тебя только до шоссе нести часа четыре. Аккуратно все делай, хорошо?». Я потом долго расспрашивал отца - как пришивают пальцы обратно, можно ли пришить голову, например?А руку? Он терпеливо отвечал на все вопросы. Он всегда отвечал на все мои вопросы. Не ответил только пару раз - оба раза я был у него на руках, мы пробирались по болоту и падали в этот момент. Ну, почти падали. Я осторожно залез в палатку с кружкой чая и бутербродом из галеты, на которой лежал криво отрезанный кружок колбасы. Отец лежал, и за это время не пошевелился - большая складка пересекавшая плед, так и осталась на месте - длинный темно-синий горный хребет. Подумал, что надо будить отца - вдруг он так и будет спать, спать и проснется завтра? Или никогда не проснется? Вдруг его заколдовали? Через палатку разве можно заколдовать? Я решительно потянул плед на себя. Пол палатки холодил, под лапником, если сильно нажать на землю, всегда выступала вода. Поэтому я устроился на теплом пледе, привалившись спиной к раме отцовского рюкзака. Отхлебнул, морщась, горький чай, и взял отца за руку. Рука была тяжелой, холодной, чужой, и ладонь мне показалась какой-то каменной... Наверное, я больше почувствовал, чем понял. А что я понял, не смог объяснить самому себе. Помню, я поставил кружку в угол палатки, завернулся в плед с головой, прижал колени к подбородку. Ткань штанов на коленях быстро намокла от слез. Я разодрал до красна этими мокрыми, солеными коленями, все лицо, и заснул в тоске. Страшно жалея себя, отца, с которым что-то случилось, весь мир - даже ту самую, несчастную сухую осину, которая, чуть потрескивая, прогорала сейчас в костре. Я так засыпал несколько раз, с каменным чувством внутри и надеждой, что утром, когда проснусь, все будет хорошо и светло. Само-собой. Разбитая ваза чудесно склеится обратно, мама простит, украденный с лестницы велосипед вернут, взятая без спроса и потерянная вещь найдется в кармашке, сбежавший кот придет. Спал я, наверное, час, не больше. Солнышко чуть сдвинулось, полностью осветив палатку. Сердце прыгнуло из груди - вокруг костра кто-то ходил, позвякивал чем-то, притоптывал. Отец проснулся! Я чуть приподнял голову, срывая с себя плед, чтобы заорать радостно во весь голос... и осекся, мой народившийся крик превратился в писк. Отец лежал и смотрел вверх - глаза его были неживые. Он смотрел в никуда, и не видел ничего. Рот чуть приоткрылся, но рука его, так и лежала открытой ладонью вверх. Мне вдруг стало холодно от страха за самого себя - у костра мог ходить только человек без головы. Больше некому, он нас выследил! Или, наоборот, раньше боялся отца, а теперь не боится -заколдовал его, знает, что он крепко спит. Вот и пришел. Что он там делает - ест нашу еду? Может, поест и уйдет? Тогда зачем надо было выслеживать нас столько дней? Мы уходили из лагеря надолго и продуктовый мешок всегда стоял на виду. Бери и ешь, если хочешь... Я,стараясь не шуршать и не хрустеть, подполз ко входу и беспомощно оглянулся на отца. Мне показалось, он улыбался самыми уголками губ. У стенки палатки, завернутый в кусок полиэтилена, лежал его карабин. Наш карабин. Я потянул его на себя, думая, как страшно отец будет ругаться, когда узнает про мое самовольство. Тянул тяжеленный карабин и шептал сам себе - «пусть ругается, пусть, пусть. Только пусть проснется. Я за березой, в углу, целый день отстою, спокойно! Только надо безголового прогнать или убить!Потом надо будить отца, или дать ему лекарства!». Мысль про лекарства меня вдруг пронзила, снизу доверху. Почему я не сообразил сразу? Сейчас некогда было думать. Приклад был разложен, патрон в патроннике - это я знал крепко-накрепко -отец всегда так делал перед сном. Ломая ногти, я сдвинул скобу предохранителя вниз. Вытащил из пламегасителя тряпочку в оружейном масле. Хотя, я знал, что можно ее и не вытаскивать - вылетит сама, вместе с пулей. Тихо, зубчик за зубчиком, стал сдвигать молнию, одновременно пихая в щелку кончик ствола. Поднимать карабин я даже и не думал - не осилю, проверено. А так, лежа, стрельну. Даже прицелиться можно. Безголовый все равно слепой. Куда он убежит? Молния поехала вверх и в бок, я сунулся вперед... Увиденное меня почти развеселило. У нашего растрепанного гермомешка стоял смешной полосатый кабаненок и копался в продуктах своим длинным рылом. На меня он сначала глянул мельком - не хотел отвлекаться, ему было очень интересно. Потом он перестал рыться и повернул ко мне свою морду. И я понял, что взгляд его гнойных глазок злой, звериный. И весит он в семь раз больше чем я. И уходить он никуда не собирается. Вообще! Голос у меня предательски дрогнул. Я хотел рыкнуть на него, как отец, а получился какой-то шепот. Кабан переступил копытцами и вдруг сделал шаг к палатке. За полянкой, из высокой травы, тут же поднялись еще два или три кабана. Один был просто огромный! Тогда я зажмурился и нажал на спусковой крючок. Все потонуло в грохоте. Карабин лежал на боку, и меня, как камнем, ударило железной гильзой в висок. Когда я открыл глаза, никаких кабанов не было, и где-то далеко, кто-то очень быстро бежал, ломая кусты. Звон стоял в ушах, на виске вспухла гуля, но страх, который выворачивал, давил,перехватывал горло, куда-то отступил. Но не ушел совсем. Уже без усилий, я потянул железную скобу - предохранитель щелкнул, и встал на место. Я боялся глядеть на отца, но все равно посмотрел, без всякой надежды. Ничего не изменилось. И первый раз подумал о том, что если его не вылечу, придется идти к людям за помощью. Лучше, конечно, сделать ему какой-нибудь укол, но никаких шприцов и ампул у нас в аптечке не было. Были только таблетки в железной банке. В прошлом году, когда пять дней шел дождь, и мы сидели в палатке сутками, перечитав все книжки, отец объяснял мне, зачем нужны все эти лекарства из аптечки. Я вытряхнул коробку прямо на пол - верхняя упаковка была надорвана, в ней не хватало одной таблетки. Эту таблетку выпил я, весной, когда страшно обварился кипятком. Я обрадовался, как будто встретил старых друзей. Таблетки эти были от боли, назывались анальгин, я вспомнил точно. И еще они страшно горчили и я долго запивал эту вяжущую горечь водой. Стараясь не касаться отцовских губ, я опустил белую таблетку в черную щель его рта, подождал, и стал лить туда чай. Чай стекал по отцовским небритым щекам, разливаясь озерцами, речками и маленькими морями по спальному мешку. Отец продолжал улыбаться и смотреть вверх - и меня затрясло от этой жуткой картины. Я знал, что люди умирают. Видел якобы мертвых в кино, видел наших солдат, которых мы находили в лесу - обрывки формы, обувь, ржавая винтовка, горстки темно-коричневых костей, черепа раздавленные корнями деревьев. Сам я знал, что никогда не умру, или это будет так не скоро, в таких далеких далях, что моя мысль еще не в силах туда забраться. Не мог я примерить смерть к своим близким, и, если бы в эти минуты я признался себе, что отец ушел окончательно и бесповоротно, я бы наверное лег рядом и тоже умер. Так было бы проще и легче. И я решил не думать о смерти, вообще. Слезы катились горохом и выедали глаза, когда я собирался. Губы дрожали, и пришлось их прикусить до крови. Мучительно хотелось взять с собой карабин, и я каким-то чудом заставил себя не делать этого. Отец и так оставался в этом лесу один, больной, без оружия. Раз. Я чувствовал, что не донесу карабин никуда, просто брошу его, уже через несколько километров. И отец этого не простит. Два. Я положил карабин отцу в спальник, прикладом на раскрытую ладонь. Пусть будет у него под рукой, рядом. Застегнул молнию, укутал пледом, подоткнув его со всех сторон. Собрал разбросанные таблетки, а пролитый чай размазал по полу палатки своими грязными колготками. Нож мой, подаренный отцом весной, лежал у нас в изголовье. Я взял его в руку и нагнулся еще раз к холодному отцовскому виску: - Папа, я побежал. Я дойду, мы приедем с дядей Сашей на вездеходе и отвезем тебя в больницу. Я быстро. Слышишь? Быстро было только по карте-пятикилометровке, на вертолете. Даже мотолыга проползала этот путь не меньше чем за три часа, срывая гуски о пеньки, ухая в бездонные ямы и выбрасывая грязевые фонтаны, как торпедный катер. В прошлом году, отец оставил меня одного в лагере, пошел звонить, и страшно упал на буреломе. Его спасла шерстяная шапка в нагрудном кармане горки, иначе, переломал бы ребра. Так он рассказывал. После этого случая отец стал учить меня ориентироваться, я даже брал азимуты по компасу. Иногда, во время наших странствий по лесу, отец вдруг останавливался и говорил: «Егор, выводи нас!». Когда я путался и начинал забирать в другую сторону, он мягко сдавливал мне плечо, или на секунду поднимал в воздух и ставил на землю, но уже лицом в нужном направлении. Сам отец ходил по этим лесам, как по нарисованной линии - ни отклоняясь ни на метр от цели в сторону, хотя, мы постоянно обходили завалы деревьев, болотины и кусты-шкуродеры. В карту он смотрел редко, карты, как говорил отец, были здесь «слепые» - просто зелень с редкими просеками, на самом деле, давным-давно заросшими. Но я не должен был заблудиться. Дорогу я помнил. Примерно двадцать минут мы шли вдоль речки по звериной тропе. Потом будет так называемая «крестовая яма» - большая заболоченная впадина с редкими, кривыми и очень жуткими елками. Мертвые елки напоминали обветрившиеся кости, торчали во все стороны и я думал - кто их убил всех, разом? Росли-росли елки, а потом ррраз - и умерли. Высокие, стройные... На кладбище похоже... Отец предположил, что здесь садилась летающая тарелка и жар двигателей спалил деревья. Вот этого болота я боялся больше всего. Через него нужно было идти по старой, еще времен войны, гати. С выкрошившимися бревнами, ямами с черной водой. По гати этой даже ходили медведи - мы как-то разглядывали следы, которые не могла накрыть наша лопата. Либо пятка из под нее торчала, либо медвежьи когти. После «крестовой ямы» начиналась просека высоковольтки с редкими столбами. По ней идти очень долго - мы делали обычно три-четыре привала и даже перекусывали... Я сгреб разворошенные кабаном продукты в гермомешок, зацепив горсть сухарей и пакет леденцов. В кармашек флиски положил свою кружечку - пить по дороге. Нужно было взять фонарик, но никакие силы не заставили бы меня еще раз залезть в палатку, копаться там в вещах и видеть то, о чем я сам себе запретил думать. Я присел на перевернутую гильзу от огромной пушки, на дорожку. Так мы делали всегда. Встал и пошел, сжав нож в ножнах в кулаке. Отец запрещал бегать по лесу с открытым ножом, показывал, как на него можно упасть, просто споткнувшись. Упасть и проткнуть самого себя. Но я решил - достану из ножен, когда совсем будет страшно. То, что будет страшно, я даже не сомневался. Страшно позади, и страшно впереди. Капкан, но не тупик. Лес, едва я вошел в него один, неуловимо поменялся. Звериная тропа уже не была такой удобной - за каждым ее поворотом я ждал тех самых кабанов, по которым стрелял из палатки. К реке, от тропы, через каждые сто метров сбегали хорошо натоптанные дорожки к водопоям. Я первый раз их заметил. Кто по ним ходил и ходит? Мокрая, здоровенная выдра щерилась из травы желтыми зубами, глаза-бусинки нагло блестели. Она, увидев меня, даже не думала попятиться - смотрела нагло. Я топнул на нее ногой и закричал: - Пошла, дура! Вытащил нож, полированная сталь пустила солнечный зайчик. Выдра смотрела и смотрела на меня не мигая, и я просто прошел мимо, сцепив зубы, чтобы не оглянуться на нее. Чтобы не догадалась, что я ее боюсь. Я подумал, что будь я с отцом, никакая бы выдра не вылезла, а сидела бы тихо в своей прокисшей речке. У отца со зверями были какие-то странные отношения: они видели друг друга, и друг другу уступали дорогу. Он все время ходил с карабином, но никогда не охотился. Я как-то спросили его: «Почему?». Отец ответил очень серьезно: «пока в нашем мешке есть хотя бы одна банка консервов, это будет не охота, а убийство. Нельзя убивать просто так, ради баловства». Что говорить, мы с ним даже бересту или лапник резали со словами - «березка, елочка, прости! Нам надо!». И кроме волков мы со всеми тут дружили. Да и волки не лезли к нам, только выли страшно... Лось целых пять минут терпел, пока мы фотографировались с ним, и только потом убежал. К нам приходила общаться норка, каждый вечер. Прилетали какие-то птицы, я сыпал им на пенек сухие макароны. Но то было с отцом, и мне страшно представить, что будет без него? На краю «крестовой ямы», в невысоких сосенках стоял старый лось. Тот самый, с которым мы фотографировались. Лось тяжело вздыхал и постукивал копытом по упавшему бревну. Постучит-посмотрит на меня. Я,спрятал за спину нож, и обмирая от ужаса, остановился и поздоровался с ним: - Я в деревню иду, к дяде Саше. Папа заболел. Ты понимаешь? Лось перестал стучать, и чуть наклонил голову на бок. Он долго шел за мной через болотину. Шел, далеко отстав, чтобы я не пугался. Выходил на гать, потом опять скрывался в редких соснах. Лось провожал меня, и исчез, только когда я выбрался на пологий край чаши. Я шел и шел, отдыхать залезал на столбы высоковольтки - казалось, что когда я иду, меня никто не должен тронуть. А вот когда остановлюсь - придут и съедят. С одного столба я видел, как через просеку шли две серые небольших собаки. Одна остановилось понюхать воздух, и я вцепился в гудящее железо так, что побелели грязные пальцы. Но вторая собака куснула нюхающую, и через минуту я видел лишь, как мелькали их гладкие спины, да чуть колыхалась желтая трава. Когда стало темнеть, я уже слышал шум машин на шоссе. Я шел босой. Резиновые сапоги я потерял на торфянике, там, где мох колыхался под ногами так, что сладко щекотало в животе. И где отцу было по-колено, а мне почти что по-пояс. Я не смог за сапогами вернуться, уговорил сам себя, что это не нужно - на ногах еще остались толстые шерстяные носки. Поздно ночью я положил голову на край асфальтовой дороги и уснул на минутку. Первая же машина, высветила фарами босого спящего ребенка в грязном камуфляже, шарахнулась в сторону, а потом остановилась так, что завизжали тормоза. Я проснулся от этого визга. Меня тормошили, поили каким-то сладким теплым компотом, надели носки и огромные клетчатые тапки. Остановились еще машины, все ждали скорую помощь, но я сказал им, что она не проедет по болотам... Раз десять пытались забрать нож - я не отдавал, держал обеими руками, и все про него, наконец, позабыли. Приехала милиция. Какой-то мужик в форме с мятыми погонами и выстиранными бесцветными глазами, сидел передо мною на корточках и повторял, как попугай: - Что с твоим папкой? Что с ним? Папка пил? Была у него бутылка с собой? Я мотал головой, говорить почти не мог, разучился. Мужик не унимался: - Папка бомбы разбирал? Взорвалось у вас? Что взорвалось? Снаряд? Граната? Наконец, примчался папин друг, дядя Саша, схватил меня на руки. Единственное родное лицо в этой дикой кутерьме. Я вцепился в его шею, крепко, как мог, и только тогда разрыдался по-настоящему. Первый раз, за весь этот проклятый длинный день. Дядя Саша послушал мое бульканье и завывание, и со словами: -Нет, Егор, так не пойдет, - шагнул через канаву в поле. Мы долго гуляли по полю. Точнее, дядя Саша гулял, сморкал меня в свой огромный клетчатый платок, а я сидел у него на руках, держал за шею, не выпускал, пока не успокоился окончательно и не рассказал все по-порядку. Мы вернулись к толпе на обочине дороги. Дядя Саша названивал по мобильнику, и я слышал, что какой-то Арефьев заводит свой вездеход, и не может завести, потому что его «завоздушило». Дядя Саша объяснял по телефону, как вездеход починить. Менты ругались, выясняя, кто поедет за моим папой. Ехать они не хотели, но ехать им было нужно, чтобы заполнить какой-то акт. И еще ждали врачей, которые «на трупы не спешат». Я подергал дядю Сашу за штанину: - Можно я с вами? Вдруг вы не найдете? Но тут приехали врачи. Меня завели к ним в «скорую», я начал сбивчиво, с пятого на десятое, объяснять толстой врачихе, как спасти моего папу, что его заколдовали и очень просил скорее поехать за ним на вездеходе и вылечить... Но врач не слушала меня, вообще, посмотрела шишку на виске от гильзы, помазала йодом. Потом вдруг как-то ловко перехватила меня, зажала руку, и сделала укол. Я проснулся в избе у дяди Саши, в знакомой комнатке, где мы с отцом много раз спали на узенькой жесткой кровати, под тиканье настенных часов, в которых сидела пластмассовая кукушка изгрызенная котами-разбойниками. Возле избы грохотал двигатель, лязгали гусеницы, а потом все стихло. Я выглянул в окошко - у забора стоял плоский вездеход с башенкой, как у танка, весь заляпанный подсохшей синеватой грязью. На крыше вездехода лежал огромный папин рюкзак. Дядя Саша и незнакомые мужики в брезентовых куртках, достали из вездехода носилки с длинным свертком замотанным в мою и папину плащ-палатки. Я, в чем был, босой, в чьей-то очень длинной майке, выбежал на крыльцо. Дядя Саша подхватил меня с последней ступеньки. Присел у носилок и отогнул край плащ-палатки. Глаза у отца были закрыты, но он все равно улыбался. Через год, когда я научился разбирать отцовский почерк, я прочел в клетчатом блокноте его последние записи сделанные для меня: ...может быть, смерть моя будет неприглядной - на гноище и во вшах. Или буду лежать я на перекрестке дорог, страшный, вздутый, оскалившийся, с вывернутыми карманами. Но это все неважно. Я знаю точно, что буду здесь всегда - на торфяных болотах, среди теней солдат, теперь скользит и моя тень. И под куполом церквушки на Перыновом скиту, в солнечном луче, дрожит эфирная часть моей души. Но самое главное - я останусь в своих детях, в их внуках и правнуках. Буду вечно течь в их жилах, буду смотреть на мир их молодыми глазами. Буду опять любить и ненавидеть, пока мой род не прервется. А значит, я почти что бессмертен...

Может кому будет интерестно. Итак приступим: Не спеши выбрасывать застрявший в глубокой луже автомобиль: его еще можно вызволить из западни. Тебе стоит изучить этот материал, даже если под рукой нет ни одной забуксовавшей машины. Ведь с помощью этого метода можно также затащить заглохший автомобиль на холм, а то и просто сдвинуть с места тяжелый предмет вроде мертвого слона. Главное, чтобы у тебя имелась крепкая длинная веревка, а поблизости росло дерево или фонарный столб. Первый шаг Для начала выйди из машины и проверь, действительно ли она застряла и нет ли за ней твоего хихикающего приятеля, удерживающего автомобиль на месте. Убедившись, что все в порядке, привяжи один из концов веревки (подойдет любой из двух) к буксировочной петле . Второй шаг Отойди от машины на полтора метра и сделай на веревке петлю. По ширине в нее должна легко войти шея тиранозавра, собирающегося повеситься, или примерно два таких, как ты. Не беда, если ты не умеешь вязать хитрый морской узел, – закрути какой сможешь. Главное, чтобы узел не скользил по веревке и петля не затягивалась. Третий шаг Пропусти через петлю всю оставшуюся веревку, чтобы у тебя появилась еще одна петля, но большего диаметра, чем первая (рис. 3). Подумать только, еще пять минут назад у тебя не было ни одной петли, а теперь целых две! Счастливчик… Четвертый шаг Теперь возьми веревку и решительным шагом направляйся к ближайшему столбу, дереву или зеваке, наблюдающему за твоими действиями. Обойди столб, дерево или зеваку и вернись к скучающим по тебе петлям. Пятый шаг Пропусти веревку сквозь вторую петлю (ту, которая побольше). Шестой шаг Как видишь, теперь у тебя получилась механическая система, которая позволяет, подобно архимедову рычагу, прилагая меньше усилий, достигать большего. Начинай тянуть трос (рис. 6). Вначале будет трудно, но потом, когда ты выпустишь веревку из зубов и решишь тянуть ее руками, автомобиль легко тронется с места. ПС. Скопировано дословно отсюда: (ссылку убрал...) Всем удачи на дорогах и бездорожью!

Да я уже где то показывал . После воды .

ну вот как бы парашлем почти готов, осталось декали и камо нанести,потом напялю сетку подзашаркаю,поставлю подшлем и готово

В политике главное заявить громко, и не важно есть у тебя для этого доказательства. Примеров масса! Свобода слова, как принцип медиа, вообще только громкое слово, все СМИ под контролем государства и новости в эфир дают по бумажке которая в госдепе написана. По по поводу Псаки, откровенно жаль тетку, образование не плохое, но вот кто то должен же быть клоуном, который по бумажке своим лицом инфу от госдепа в массы нести, вот ей не повезло. Зато посмешила народ и ее долго еще вспоминать будут! Так, эта "исключительная " страна Ирак раздолбала, под эгидой борьба с Садаммом и его химическим оружием, которое так никто и не нашел к стати. В результате, страна в хаусе после принесенных в нее демократических ценностей по "американски" и живет на грани нищеты, а америкосы с нее нефть качают. Поэтому сила в правде и мы победим!

Там нет чувств, нет души-это политика попал туда принимай правила игры, так везде не только за рубежом. без лица

Он просто перепутал новости глазами очевидца с перепечаткой материалов из интернета...Тысячный раз спрашиваю - нахуя? Сам говорит , что в помойной яме интернета столько этого говна и прёт его сюда...ты глянь сколь тем он залил то! Что не хрень желтушная, всяк сюда её тащить! Скоро так и здесь помойка будет, хрен разберёшь где профиль почитать, а где деятель нашинковал засаду! Темку открываешь - Шпринг мина, а там слёзы по севшему посрать донбасовцу, который не побежал воевать, а на мину сел жопой....Смотрю каждый день старается писатель!

Под заказ появилась позиция АКА "Кондор 3М" по цене 21000 Цитата с сайта АКА - "03.02.2017 г. ВНИМАНИЕ! Возвращение легенды! В продажу поступила ограниченная партия приборов «Кондор-3М» с улучшеной компонентной базой. Спешите! Предложение ограничено!" Подробности об этом звере будут в понедельник, Но весьма вероятно - что это будет мультичастотный аппарат, с самостоятельной калибровкой катушек.

А я иногда беру потом как то так

Вась ну это не интересно прошлое и большинство знает всё это .А вот интересно сколько получает.Экс министр иностранных дел ДНР Александр Кофман или первый заместитель Комитета Федерации по безопасности и обороне Франц Клинцевич это было бы для нас интересно я думаю .А свои хапуги нам известны

Последнее интервью.

Этот домик действительно интересный. Я его видел на старых фотографиях, находится в Гугле в фотографиях по запросу "ss nord" там он ещё не разрушен Вот его координаты: N66° 02.085' E31° 58.802' За небольшим озером восточнее позиции красных (там я не был) У стенки ближе к двери нашли светильник с огарком свечки..Там 73 года назад поздней осенью кто-то собрал вещи, Маузер 98к на плечо накинул, дунул на свечку и потопал в сторону границы с Финляндией...мы зажгли.

Скажите, а вторая фото интересна. У домика, напротив входа, нет внизу заболоченного озерца ,метров через 50 на юг?

Добавлю фото.

В тот день, когда, в городе наступают аццкие морозы, а за его пределами дела обстоят еще хуже...именно в тот день, когда даже слова замерзают на открытом воздухе- срабатывает наш девиз: "Слабоумие и отвага!"...да, почему бы и не проверить новый блин в городке в глубоком тылу гансов...Дима набегал небольшой городок в глубоком лесу, где когда-то обитали враги. Пришло наше время показать им, кто хозяин синей глины). Стандартный набор инструмента, одежды и амуниции...получасовой переход по крепкому морозцу и мы на месте... Выбрали блин средней величины, чтоб втроем одолеть. Начали естественно с костерка, ибо без него совсем грустно и немного зябко()) Начали забуриваться и колоть лед...первая неприятность заключалась в том, что накат (крыша) блина практически не изменился за прошедшие десятилетия.Почти бревно к бревну..пробиться было проблематично. Опоры тоже мореные, как вчера с завода) Пришлось перебираться в другой угол и начинать все с начала...дальнюю стенку мы так и не смогли достать(((Встали ближе ко входу. Доски и бревна шли в огромном количестве, до пола добрались с трудом. Естественно, что у входа я столкнулся с кирпичной печкой, т.о. наш раскоп уменьшился еше на метр и пришлось ютится у одной стены все вместе.Вода тоже присутствовала- обмерзшие, скользящие ведра то и дело вылетали вслед за водой))) У печки, на полу, чудесным образом начала всплывать молодая (80-ти летняя)картошечка...возможно даже печеная- пробовать не стали))) Лез разный инструмент бытовушный...но как-то все не то, что мы искали... Костя вытянул царский примус медный..ну и всякий шмурдяк с деревни притащеный гансами...В итоге одну стену мы кое-как взяли, с остальным бороться уже было некогда и особа не охота- не люблю старину трофейно-деревенскую... Ну и заслуженный обед как полагается..в теплой во всех смыслах компании))))Мороз становится незаметен в такие моменты)).А вот бить ли дальше здесь блины, мы еще подумаем..возможно переместимся ближе к передовым... \ До встречи в лесах...!

находится в Минскепересыл РБ-РФ без вопросный, как понимаете...почта ,,ходит,, как в нутри страны...разница только в стоимости отправления(дороже)..именно этот предмет, из-за веса, будет 1200р.стоить в пересылеоплата на карту СБЕРА РФПриветствую!коп из Беларуси (Барановичи)предмет (лицевая часть),малость приведен в порядок...нутрянка не трогаласьвмешательства все, конечно без шпатли/каки...я в своих работах, её вообще никогда не пользуювсё можно смыть!!! но в таком виде, реально использовать где угоднов ,,живую,, , всё выглядит достойнофото ДО, предоставилпредмет не жмёт и ценник стоит тот, за который реально отдам в данный момент...нет, так нетвсе вопросы в ЛС пжл30т.р. + пересыл по тарифам почтывайбер/ватсапп +375298747862.